Франческо
Петрарка
Сонеты
XV
Я шаг шагну
— и оглянусь назад.
И ветерок из милого предела
Напутственный ловлю... И ношу тела
Влачу, усталый, дале—рад не рад.
Но вспомню вдруг,
каких лишен отрад,
Как долог путь, как смертного удела
Размерен срок,—и вновь бреду несмело,
И вот — стою в слезах, потупя взгляд.
Порой сомненье
мучит: эти члены
Как могут
жить, с душой разлучены?
Она ж
— все там! Ей дом — все те же стены!
Амур в ответ:
“Коль души влюблены,
Им нет пространств; земные перемены
Что значат им? Они, как ветр, вольны”.
XVI
Пустился в путь
седой как лунь старик
Из отчих мест, где годы пролетели;
Родные
удержать его хотели,
Но он не знал сомнений в этот миг.
К таким дорогам
дальним не привык,
С трудом влачится он к заветной цели,
Превозмогая немощь в древнем теле:
Устать
устал, но духом не поник.
И вот он созерцает
образ в Риме
Того, пред кем предстать на небесах
Мечтает, обретя успокоенье.
Так я, не сравнивая
вас с другими,
Насколько это можно — в их чертах
Найти стараюсь ваше отраженье.
XVII
Вздыхаю, словно
шелестит листвой
Печальный
ветер, слезы льются градом,
Когда смотрю на вас печальным взглядом,
Из-за которой в мире я чужой.
Улыбки вашей
видя свет благой,
Я не тоскую по иным усладам,
И жизнь уже не кажется мне адом,
Когда любуюсь вашей красотой.
Но стынет кровь,
как только вы уйдете,
Когда, покинут вашими лучами,
Улыбки роковой не вижу я.
И, грудь открыв
любовными ключами,
Душа освобождается от плоти,
Чтоб следовать за вами, жизнь моя.
XVIII
Я в мыслях там,
откуда свет исходит,
Земного солнца несказанный свет,
Затмившего от взора белый свет,—
И сердце в муках пламенных исходит.
Отсюда и уверенность
исходит,
Что близок час, когда покину свет.
Бреду сродни утратившему свет,
Кто из дому невесть зачем исходит.
Но, смерти на
челе неся печать,
Любовную храню от смерти жажду,
И, чтоб людей сочувственному плачу
Не обрекать,
безмолвия печать
Уста мои сомкнула: я не жажду,
Чтобы другие знали, как я плачу.
CXL
Амур, что правит
мыслями и снами
И в сердце пребывает, как в столице,
Готов и на чело мое пробиться,
И стать во всеоружье над бровями.
Но та, что буйно
вспыхнувшее пламя
Терпеньем и стыдом унять стремится,
Чей разум — неприступная граница,
За нашу дерзость недовольна нами.
И вот Амур показывает
спину,
Надежду потеряв, бежит, горюя,
Чтоб затвориться в оболочке тесной.
И я ли повелителя
покину?
И час
последний с ним не разделю я!
Ах, умереть,
любя,— конец чудесный!
CXLI
Как в чей-то
глаз, прервав игривый лёт,
На блеск
влетает бабочка шальная
И падает,
уже полуживая,
А человек
сердито веки трет,—
Так взор прекрасный
в плен меня берет,
И в нем такая нежность роковая,
Что, разум и рассудок забывая,
Их слушаться Любовь перестает.
Я знаю сам,
что презираем ею,
Что буду солнцем этих глаз убит,
Но с давней болью сладить не умею.
Так сладостно
Любовь меня слепит,
Что о
чужих обидах сожалею,
Но сам
же в смерть бегу от всех обид.
CLVI
Я лицезрел небесную
печаль,
Грусть: ангела в единственном явленье.
То сон ли был? Но ангела мне жаль.
Иль облак чар? Но сладко умиленье.
Затмили слезы
двух светил хрусталь,
Светлейший солнца. Кротких уст моленье,
Что вал сковать могло б и сдвинуть даль,—
Изнемогло, истаяло в томленье.
Все — добродетель,
мудрость, нежность, боль—
В единую гармонию сомкнулось,
Какой земля не слышала дотоль.
И ближе небо,
внемля ей, нагнулось;
И воздух
был разнежен ею столь,
Что ни листка в ветвях не шелохнулось.
CLXIV
Земля и небо
— в безмятежном сне,
И зверь затих, и отдыхает птица,
И звездная свершает колесница
Объезд ночных владений в вышине,
А я — в слезах,
в раздумиях, в огне,
От мук моих бессильный отрешиться,
Единственный, кому сейчас не спится,
Но образ милый — утешенье мне.
Так повелось,
что, утоляя жажду,
Из одного источника живого
Нектар с отравой вперемешку пью,
И чтобы впредь
страдать, как ныне стражду,
Сто раз убитый в день, рождаюсь снова,
Не видя той, что боль уймет мою.
СХС
Лань белая на
зелени лугов,
В час утренний, порою года новой,
Промеж двух рек, под сению лавровой,
Несла, гордясь, убор златых рогов.
Я все забыл
и не стремить шагов
Не мог (скупец, на все труды готовый,
Чтоб клад добыть!) — за ней, пышноголовой
Скиталицей волшебных берегов.
Сверкала вязь
алмазных слов на вые:
“Я Кесарем
в луга заповедные
Отпущена. Не тронь меня! Не рань!..”
Полдневная встречала
Феба грань;
Но не
был сыт мой взор, когда в речные
Затоны я упал — и скрылась лань.
CXCI
Свет вечной
жизни — лицезренье Бога,
Не пожелаешь никаких прикрас,
Так счастлив я, Мадонна, видя вас,
Притом что жизнь—лишь краткая дорога.
Как никогда,
прекрасны вы, коль строго,
Коль беспристрастно судит этот глаз.
Как сладок моего блаженства час,
В сравненье с коим и мечта убога.
Он пролетит
— и это не беда.
Чего желать?
Кого-то кормят звуки,
Кого —
растений сладкий аромат,
Кого живит огонь,
кого — вода,
А мне от них ни радости, ни муки,
Мне образ ваш дороже всех услад.
CCVIII
С альпийских
круч ты устремляешь воды
И носишь имя яростной реки,
С тобою мы бежим вперегонки,
Я — волею любви, а ты — природы.
Я отстаю, но
ты другой породы,
К морской волне без роздыха теки,
Ты ощутишь, где легче ветерки,
Где чище воздух, зеленее всходы.
Знай: там светила
моего чертог,
На левом берегу твоем отлогом
Смятенная душа, быть может, ждет.
Коснись ее руки,
плесни у ног,
Твое лобзанье скажет ей о многом:
Он духом
тверд, и только плоть сдает.
CCXIII
Такой небесный
дар — столь редкий случай:
Здесь
добродетелей высоких тьма,
Под сенью светлых прядей — свет ума,
Сияет скромность красотою жгучей.
Чарует голос
ласковый, певучий,
Осанка так божественно пряма,
Во всех движеньях — чистота сама,
Пред ней склонится и гордец могучий.
Способен взор
окаменить и сжечь,
И тьму, и ад пронзят его сполохи,
Исторгнув душу, в плоть вернут опять.
А этот сладкий
голос, эта речь,
Где полны
смысла и слова и вздохи! —
Вот что
меня могло околдовать.
CCCLIII
Пичужка, ты
поешь ли, улетая,
Или оплакиваешь то, что было,
Зимы и ночи близкой ждешь уныло,
Минувшей неги пору вспоминая;
Ты, как свои
живые муки зная
Все, что меня не меньше истомило,
На грудь бы к безутешному склонила
Полет, с несчастным горестно стеная.
Не ведаю, равны
ли мы в потере;
Оплакиваешь,
мнится, ты живую;
Мне ж
смерть и небо, жадны в равной мере.
Ввек уделили
ночь и зиму злую,—
И вот с тобой в одной тоске и вере
О сладостных и горьких днях горюю.
Опубликовано
в кн.: Петрарка Ф. Сонеты/Пер. с лат. и ит.— М.: ТОО
Летопись, 1997.С. 30-33, 126-127, 140Ю 148, 174-175, 190, 195, 325.
|
